Иннокентий Смоктуновский: Особая ситуация возникает при записи дикторского голоса и исполнении литературных произведений на радио... Оно диктует свои приемы. Здесь все — в слове, все — в литературе, в авторе произведения. Ведь работа на радио — это тоже поиски своеобразного синтеза, так как исполнитель-актер — один, а в воображении слушателей возникают образы самых разных персонажей. Здесь особенно важно разнообразие интонаций; порой же созданию общего впечатления должна содействовать музыка как аккомпанемент актеру. Для меня была очень важной работа на радио над гончаровским «Обломовым» с режиссером Фокиной и над текстами Паустовского с режиссером М. Турчинович. Кроме того, тут же, на радио, я имел возможность еще раз прикоснуться к творчеству самых дорогих для меня писателей, именно здесь столкнувшись с перевоплощением в образы нескольких героев одновременно — задачей, исключительно сложной для актера. Я имею в виду свое исполнение «Метели» Пушкина (режиссер Э. Верник) и нескольких глав — первой, третьей и пятой — из «Идиота» Достоевского (режиссер Л. Фокина).
«Взаимодействие и синтез искусств». Л., «Наука», 1978, с. 236
Эмиль Верник: Творчество Пушкина — это особая страница в творческой биографии Смоктуновского, в том числе в его работе на радио. Я с ним записал дикторский голос для повести «Метель». С каким волнением, отдачей, с какой любовью он работал!
Я уже говорил, что И. М. вообще присуще трепетное отношение к любой записи, но в работе над пушкинским материалом это особенно ощущалось. Весьма интересен процесс, своего рода ритуал подготовки Смоктуновского перед записью у микрофона. Входя в студию, он снимал туфли, надевал домашние тапочки, затем сбрасывал пиджак, расстегивал ворот рубашки, из портфеля доставал термос, чашку, ставил на стол, приготавливал на пюпитре поудобнее текст и, чуть улыбаясь, глядя сквозь стекло, соединяющее студию с аппаратной, тихо говорил в микрофон: «Ну что же, пожалуй, начнем». И начинал творить. Применительно к И. М. это отнюдь не звучит высокопарно. Именно творить.
Записывали один дубль, второй... Затем монтировали, и я пригласил прослушать запись «Метели» композитора Г. Свиридова, чью музыку использовал в этой передаче. Георгий Васильевич высказал много хороших слов в адрес Иннокентия Михайловича, отметил глубину и тончайшее понимание актером пушкинской интонации.
В 1979 году Смоктуновский записал мужской голос для восьми передач «Капитанской дочки», в восьмидесятом и восемьдесят втором — циклы стихов. В 1982 году полностью записал «Евгения Онегина», в восемьдесят пятом — фрагменты из «Бориса Годунова», в восемьдесят восьмом — две сказки («О мертвой царевне» и «О царе Салтане»),
Я умышленно привожу произведения и даты, чтобы подчеркнуть, что на радио Смоктуновский неоднократно возвращался к Пушкину, много и углубленно работал и составил поистине «Золотой фонд» своего Пушкина.
Знаю, что он мечтал сыграть Пушкина в театре или в кино, понимал, насколько сложна задача, но... не сыграл. Кстати, высоко ценил, как воплотил образ поэта В. С. Якут.
Стихи И. М. читал весьма своеобразно, в чем-то даже спорно, непривычно, но в его исполнении явственно звучала мысль Пушкина, углубленное, бережное отношение к слову. Тот, кто слушал И. М. (и это подтверждено в письмах), снова и снова возвращался к поэту, перечитывая его произведения.
В передаче «Беседа со слушателями» он высказывался примерно так: «Говорят, стихи — это музыка, нельзя нарушать ритм. А я и не нарушаю. Просто я читаю более сложно, чем привыкли читать. Я мучительно, жестко стараюсь сохранить ритмы, но позволяю себе довольно свободно существовать внутри них. Нет, нет, я знаю и понимаю, что такое стих».
Его любимое стихотворение «Осень», а о восьмой главе «Евгения Онегина», да и обо всей поэме он говорил как о великом, редкостном произведении.
Рукопись
Михаил Швейцер: Он любил и много читал Пушкина. Когда я слушал «Медного всадника», я, помню, тут же вступил с ним в полемику, потому что он, с моей точки зрения, неправильно прочитал один кусок: «Какая сила в нем сокрыта! / А в сем коне какой огонь! / Куда ты скачешь, гордый конь, / И где опустишь ты копыта?» Он не понял, что здесь те роковые русские вопросы, которые задавал в конце «Мертвых душ» Гоголь. «Куда ты скачешь... где опустишь ты копыта?» А у Смоктуновского все оказалось без этих ударений, общая романтика стиха и его подвижность совершенно затемняли смысл.
К сожалению, я полемизировал с ним, когда он это уже исполнил, сидя у телевизора.
Как же так — не почувствовать и не понять главнейших русских вопросов, которые Пушкин первым, может быть, и поставил, а вслед за ним и Гоголь...
Беседа с составителем 8 февраля 1996 г.
Иннокентий Смоктуновский: Пушкин необыкновенно дорог мне. Я всю жизнь работал над его произведениями, в том числе на радио записал «Евгения Онегина», «Капитанскую дочку», «Метель». Но «Борис Годунов» требовал иного подхода, сосредоточия всех сил, огромного углубления в материал. Вот фраза: «Они любить умеют только мертвых». Эти слова можно воспринимать как пророчество, касающееся судьбы самого Пушкина. Художника, которому все давалось непросто, который всю свою жизнь преодолевал непонимание. Непонимание двора, царя, критиков и даже друзей, как это ни горько...
«Советская Россия», 1 июня 1985 г.
Иннокентий Смоктуновский:В этом же сезоне мне пришлось работать и над телевизионным документальным фильмом «Болдинская осень». Этим фильмом мы хотели показать истинную цену, которую должен был платить великий поэт, создатель нашего современного языка — да, да, именно так: создатель современного русского языка, которым мы пользуемся и сейчас, — за те радостные и такие трудные минуты и дни творческого подъема и вдохновения.
«Звезда», Пермь, 11 июля 1984 г.
Откровенность — это сильнейшее оружие... Оружие больших художников. У Пушкина все произведения одухотворены. И взрывная волна его такой великой силы, что до сих пор идет по миру, по сердцам и душам людей — и покоряет... В телефильме «Болдинская осень» мы больше обращали внимание зрителя на то, как Пушкин мог себя вести, что делать, как реагировать на события внешнего мира. В процессе озвучивания текстов его великих произведений, мы подразумевали: вот здесь он такой, а в этот момент он чувствует себя вот так... Но все-та- ки это неверно. Нужно было обязательно отдать душу, жизнь этим стихам. Не историографическое и искусствоведческое толкование стихов с экрана, а жизнь — вот на чем я настаиваю!
«Советская Россия», 16 марта 1985 г.
Элла Матонина: О Пушкине Смоктуновский, казалось мне, знал все — жизнь, стихи, статьи, письма, анекдоты, исторические его работы. Я попросила его как-то сделать программу по архивным дневникам великого князя Константина Романова (К. Р.), которые готовила к публикации. Соблазняла музыкой — на стихи К. Р. написано семьдесят романсов. «Не соблазняйте. Мне достаточно, что этот Романов приложил руку к созданию Пушкинского Дома». Мне казалось, что, кроме музейщиков и пушкинистов, этого факта никто не знает. А он знал! Он цитировал Пушкина по поводу и без повода. Для Смоктуновского чтение, читание, озвучивание текста, бормотание пушкинских строк было наслаждением и потребностью. И каждый раз повторял, что самое большое чудо сам Пушкин: он со своим талантом пребывает в общечеловеческом мире, но с гордой и дерзкой причастностью прежде всего к России. «Пушкин, — писал Смоктуновский, — волшебной силой таланта своего — нигде, однако, перстом не указуя, наделяет все и вся неповторимой прелестью причастности к Руси. Сомнений нет, что это Русь. Все у него пропитано, напоено и воздухом ее, и ароматом». Да, Пушкин удивительно национален, говорит Смоктуновский и для подтверждения обращается ни мало ни много к Шекспиру: «Помните, как у Шекспира: кем бы ни были его герои, где бы они ни действовали — в Падуе, Вероне или Пизе, — они унаследовали дух, плоть, манеру раскатывать мысль и сам язык у англичан. В какие бы костюмы ни рядились — они «англичане». Даже принца Датского мы держим за англичанина...»
Смоктуновского волновало, что не было «настоящего первородного» драматического представления «Бориса Годунова». Отдельные сцены из драмы — «Корчма», «Келья Пимена», «У фонтана» — в этом ли мощь народной драмы?! И, заглянув со свойственной ему свободой в иную область искусства, укоризненно замечал: «А ведь Мусоргский и Шаляпин помогли нам продвинуться в познании драматического наследия Пушкина. И что же мы?!»
Он считал, что и «Маленькие трагедии», этот крепкий орешек для постановщиков, ждут своих Шаляпина и Мусоргского... в лицедействе. Ужасно мучился, играя в фильме «Последняя дорога» барона Геккерена — «маленького, гаденького, грязненького в своей сути, затянутого в позолоту посольского парадного мундира» (его слова).
«Отматываться» бегал в музей-квартиру на Мойке. «Постою, подышу, побуду с ним мыслями, чтобы дальше работать. А что делать?» — спрашивал он и кивал в сторону владений другого гиганта: «Шекспир требовал держать зеркало перед доблестью и низостью равнозначно».
«Воспоминания об актере». Рукопись
Олег Ефремов: Он не просто актер. Это актер-личность. Личность крупная, интересная, противоречивая. Если хотите, личность нарицательная. Вобравшая в себя многое, сфокусировавшая в себе многое. Теперь время высокого профессионализма в искусстве, в актерском искусстве в особенности. Актер един во многих лицах. Театр, кинематограф, телевидение, радио — а актер один! Я уж не говорю о множестве иных занятий, требующих актера, например запись мужского голоса для фильмов, озвучание, выступления на эстраде. И всем этим занимается, обязан заниматься актер, выходящий вечером на подмостки театра. Мне кажется, бессмысленно сопротивляться времени. Кроме того, в этом многообразии занятий есть и свои положительные черты. Это школа профессионализма, тренаж в искусстве, распределение сил, обогащение техники... Все это делает актера профессионалом, их немало, актеров-профессионалов, они появляются теперь в более молодом возрасте, нежели в то время, когда один лишь театр был домом актера. Теперь, если можно так сказать, есть профессионалы с пеленок. Только что из студии или из института, а уже умудрен, глядишь, уже все умеет. Что ж, это закономерно, каждое поколение начинает не с нуля, отправляется в путь, обогащенное опытом предшествующих. Все так...
Но и теперь на этом фоне возвышаются редкими пиками актеры-личности... Речь идет не просто об интересном человеке, не просто о высокопрофессиональном актере, но о человеке особенном, человеке-загадке, «странном» человеке, с каким-то «сдвигом» в самом облике... В таком случае мы имеем дело с личностью в искусстве, аккумулировавшей время. Его резкие, типические черты и егб подспудные, но сильные течения.
Такой личностью представляется мне Смоктуновский.
«Советская культура», 21 марта 1975 г.
